Случилась эта история в одном городе Н…, хотя могла произойти и в любом другом месте, похожем на это – где днем люди ведут обычный образ жизни, а ночью каждый за своей дверью скрывает то, что никогда не должно быть представлено на суд соседей по улице, соседей по городу, соседей по жизни. Но так бывает не всегда. Не всегда удается скрыть даже за самыми толстыми дверями, даже в самых темных и дальних комнатах то, что должно быть скрыто от человеческого глаза, от его любопытства, от его жадности знать все и быть в курсе всего. Можно обмануть человека, но нельзя обмануть его алчность.
Так случилось и с одним художником, не очень бедным, чтобы поддаваться на искушение и рисовать портреты богатых привилегированных особ. Такое положение ему обеспечил его дядюшка, с которым он был очень близок, и который так вовремя скончался, оставив Бертрану свое не очень большое состояние. Но в тоже время он был не настолько богат, чтобы не задумываться о своем будущем и пренебрегать обществом неких дам, отказывать которым было бы не разумно, и чьи изображения верхом на лошадях или в парке с крошечной собачкой на руках Бертран иногда рисовал на заказ. Жил Бертран в обычном одноэтажном доме, коих множество было на улицах города Н…, и лишь по некоторым отличительным признакам, которые были у каждого хозяина свои, он мог отличить свой дом от чужого. Это было холостяцкое жилище, совершенно холодное и не ждущее в своих стенах гостей.
В свои 30 лет Бертран был все еще не женат. Увы, но не нашлось той чистой души, которая смогла бы полюбить художника, зная, что навсегда часть его любви будет отдана искусству, его картинам, тем, кто изображен на них. Потому Бертран был вынужден коротать свои дни в полном одиночестве, наедине со своими пейзажами, которые порой надоедали ему так, что неделями он не подходил к холсту, со своими натюрмортами, которые вызывали у него отвращение к самой еде. Так проходила его жизнь до тех пор, пока Бертран не решил создать свой шедевр. В судьбе каждого настоящего художника должен быть свой шедевр, ради него он несет бремя земной жизни, так думал Бертран. Он решил, что должен создать истинное произведение искусства, которое прославит его имя в веках, и, наконец, данный ему талант поистине послужит на благо того, кто орудует кистью.
Все, что необходимо у Бертрана было: краски, мольберты, кисти, а самое главное талант. Оставалось только одно – решить, что же станет его главным шедевром. Долгие месяцы поисков, ожидания, когда же, наконец, придет вдохновение и Бертран поймет, что вот оно – то, что необходимо запечатлеть на века на холсте. Вечерами он бродил по городу, вставал с рассветом, пытаясь поймать тот самый неповторимый момент, путешествовал по другим странам, но все тщетно. Шли годы, и Бертран отложил свою затею - воплотить прекрасное на холсте, решив вернуться к обычной жизни, в которой свободное от творчества время он проводил на приемах в различных домах.
Так придя на один из подобных вечеров к некой мадам К…, Бертран увидел в зале среди безликой толпы в пестрых платьях, украшенных драгоценностями, кружевами, лентами всех цветов радуги, самое прелестное на свете создание. Она была одета в пышное платье персикового цвета, кожа ее сияла в свете свечей и казалась такой тонкой и нежной, словно мякоть свежего фрукта, вкус которого Бертран так старался передать в своих натюрмортах. Ее волосы сияли золотом рассвета, прекрасней которого Бертран не видел ни в одной стране, которые посетил за эти годы. Глаза – чистое озеро, которое он видел лишь в горах, взобраться на которые ему стоило стольких сил. Звали это чудо – Элейн.
Бертрану повезло, как редко кому в этой жизни везет, Элейн не была помолвлена, и мадам К…, которая так была восхищена портретом, что Бертран нарисовал ей недавно, познакомила его с Элейн. Эти глаза, которые по природе своей не могли лгать, сказали Бертрану все, что он хотел знать – это была взаимная любовь с первого взгляда. Уже два месяца спустя, пройдя тяжелый путь от предсвадебных хлопот до алтаря, Бертран и Элейн обвенчались. Молодые поселились в доме Бертрана и совместными усилиями, подкрепленными хорошим приданным со стороны невесты превратили холостяцкую ночлежку в уютный дом, где всегда рады гостям. По началу этих самых долгожданных гостей было довольно много. Всевозможные родственники с еженедельной проверкой того, как обустроилась молодая пара, множество друзей и знакомых с нескончаемыми поздравлениями и пожеланиями счастливой семейной жизни, а также подруги Элейн, которые, казалось, поселились в их доме, не переставали давать советы о том, какие лучше шторы подобрать в ту или иную комнату, и что должна подавать на угощение гостям замужняя женщина. Затем, спустя какое-то время гостей стало становиться все меньше и меньше, пока в какой-то момент они не сократились до ежемесячных визитов родителей Элейн.
Бертран любил свою жену, но стал замечать, что такая жизнь не приносит ему радости, и что самое ужасное – такая жизнь ему наскучила. Он вновь стал мечтать о том, чтобы создать свой шедевр и, хотя жена его поддерживала и всячески ободряла, ему казалось, что Элейн совершенно его не понимает. Он стал проводить все больше времени в своей мастерской, которую сделали в дальней комнате, пока однажды практически совсем не прекратил оттуда выходить.
Случилось это в тот день, когда Элейн сообщила Бертрану о своей беременности. Она надеялась, что столь радостная весть вновь сделает ее и Бертрана такими же счастливыми, какими они были раньше. Конечно, она и сейчас была по-прежнему счастлива, ведь она любила своего мужа и знала, что он любит ее, но, все же, Элейн понимала, что Бертран отдаляется от нее и, что его отношение к ней стало намного холодней. Однако, все произошло не так, как того ожидала Элейн. Вместо радостных поцелуев и торжественного вечера в честь будущего малыша, она услышала лишь громкое негодование и злость. Тем вечером опечаленный и даже взбешенный этой столь неожиданной новостью Бертран отправился в свою мастерскую, где просидел всю ночь, обдумывая то, насколько его затягивает семейная жизнь. Он боялся, что больше не сможет творить и уж тем более не создаст свой шедевр, на который намеревался потратить добрую часть своей жизни. И вот, когда мысли его завели уже в такую даль полную отчаяния и несбывшихся надежд, к нему пришла мысль. Это было как озарение, это было тем, что он так долго искал, скитаясь по миру, и наконец-то нашел. Его шедевром станет женщина. Он создаст портрет такой женщины, которая заставит любого мужчину желать ее, а любую женщину восхищаться ею. Такую, завидовать которой бессмысленно, поскольку завидовать совершенной красоте невозможно, ее можно лишь почитать. С такими мыслями он и уснул прямо за столом.
Наутро окрыленный своей идеей, тем, что он нашел свое уникальное, Бертран отправился на улицы города. Он не знал, где встретит оригинал своего будущего шедевра, потому просто слонялся по улицам, вглядываясь в лица проходящих мимо дам. Через несколько часов бесполезного блуждания, совершенно обессиленный и разочарованный своей неудачей, Бертран отправился в городской парк. Он присел на лавочку, разбитый тем, что ни в одной женщине он не смог найти того, что смогло бы разбудить в нем желание рисовать, смогло бы привлечь хоть на долю секунды его внимание. Увы, вокруг были лишь одинаковые лица, одинаковые шляпки, одинаковые платья, различающиеся только цветами. Уже не надеясь найти хоть кого-то отдаленно напоминающего идеал, Бертран почувствовал, как по его лицу движется чей-то взгляд. Это чувство было настолько отчетливое, словно бы чья-то рука водит по его лицу. Подняв взгляд, Бертран увидел напротив себя глаза неземной красоты. Они были бездонные, небесно-голубые и отражали весь мир, наполненный жизнью. Кроме этих глаз Бертран ничего не смог разглядеть, он даже не заметил большой шрам на лице юной особы, не заметил того, что это была обычная кухарка, присевшая по дороге с рынка отдохнуть. Он просто не был способен заметить такие мелочи, ведь все вокруг померкло на фоне этих прекрасных глаз. Девушка была очень удивлена, когда Бертран обратился к ней с просьбой стать его натурщицей, однако быстро согласилась, настолько удивило ее то, как Бертран смотрел на нее – так, как никто никогда не смотрел, да и вряд ли когда посмотрит.
Бертран и сам был удивлен тому, что он подошел к незнакомой девушке в парке и заговорил с ней и, позабыв обо всех правилах приличия, повел ее к себе в мастерскую. Конечно, понял он это лишь после того, как закончил рисовать ее глаза, а точнее, когда впервые увидел девушку полностью. Он не знал, ни как ее зовут, ни откуда она, да и с  трудом вспоминал, где вообще нашел ее. Ко всему прочему, ее глаза уже не казались столь прекрасными, они померкли на фоне всего ее лица после того, как Бертран перенес их на холст.
Проводив девушку и дав ей немного денег за покорное сидение в течение нескольких часов, Бертран опустился в кресло, что стояло в дальнем углу мастерской, и закрыл глаза. Проснулся он только утром, когда Элейн нервно стучалась в дверь, пытаясь его разбудить. Она, конечно, привыкла, что муж пропадает по ночам в своей мастерской, но никогда еще он не приводил туда каких-то женщин, а тем более, как сказала их домоправительница, сомнительного вида. Элейн очень переживала, не случилось ли чего, но успокоилась, как только сонный и помятый Бертран открыл дверь.
Весь день Бертран не находил себе места, он не мог понять, что же все-таки с ним произошло. Словно что-то овладело им, он не мог с этим бороться, не мог удержаться от мысли, что ему немедленно надо нарисовать эти глаза. Его все это пугало, но он не смог удержаться от соблазна выйти вновь вечером на улицы города. В последующем он стал уходить из дома каждый вечер и возвращался глубокой ночью, иногда один, иногда с очередной женщиной, бывало и так, что его сопровождали несколько дам, и все они походили на проституток, в большинстве случаев так оно и было. И как ни старалась отогнать от себя дурные мысли Элейн, она все чаще убеждалась, глядя в окно и видя своего мужа в такой компании, что Бертран ее больше не любит. Положение усугублялось тем, что его стали замечать в неприличных компаниях знакомые и родные, все в обществе твердили о его наклонностях, родственники не давали Элейн спокойно вынашивать ребенка, постоянно критикую ее мужа. Беременность проходила тяжело, поскольку от постоянных переживаний и нервных срывов Элейн все время тошнило, болела голова, и порой целыми неделями Элейн не могла встать с кровати. Особенно трудно двигаться стало в последние месяцы. Доктор, наблюдавший ее, сделал неутешительный вывод, что организм Элейн совершенно истощен, и что, скорее всего, роды пройдут тяжело.
Бертран же не замечал ничего, кроме своей работы. Каждый вечер, выходя на улицу, он встречал очередную частицу своего шедевра, будь то губы или нос, шея, руки. Потом он удивлялся тому, насколько порой безобразные дамы имеют ту или иную идеальную часть тела. После того, как он их прекращал рисовать, он видел их словно в первый раз, словно это  не он буквально пару часов назад заворожено смотрел на них  и уговаривал стать натурщицами. А чувство, которое его охватывало при первом взгляде на них, о, это чувство сводило его с ума, словно первое в его жизни прикосновение к женщине, словно первая влюбленность. Он хотел ощущать это вновь и вновь. И картина давала ему такую возможность до тех пор, пока последний штрих не был нанесен на холст. Бертран полагал, что, закончив картину, он будет упиваться ею, будет наслаждаться идеалом так же, как каждым отдельным элементом. Но картина была холодна. Конечно, это было воплощение идеала, истинная женская красота, при виде которой мужчины замирают, а женщины восхищаются ею без тени зависти, однако никакого тепла от нее не исходило. Она смотрела своими прекрасными голубыми глазами вдаль, не замечая перед собой никого, а особенно своего создателя. Бертрана это обижало и даже злило, он ревновал ее к пустоте, в которую был устремлен ее взгляд и ее ледяное сердце, он ненавидел ее за то, что она ничего не дает взамен за ее создание, и одновременно любил, поскольку все еще помнил то, что она дала ему за время, что он ее рисовал. Однако Бертран хотел больше, он сидел каждый вечер перед ней и разглядывал, гладил, разговаривал с ней, иногда целовал и плакал от безысходности, но чаще всего кричал от злости.
В ночь, когда пришла пора Элейн принести в этот мир новую жизнь, на улице была непогода. Ураган приклонял кроны деревьев к самой земле, пытаясь их покорить, дождь барабанил в окна, предупреждая людей, чтобы в эту ночь они не смыкали глаз, раскаты грома разрывали небо на части, как бы говоря, что и там наверху в эту ночь никто не спит.
Бертран тоже никак не мог уснуть. Шум непогоды раздражал его, холодность его шедевра злила, а крики мучающейся в своей комнате жены выводил из себя. Бертран не мог найти себе место, потому метался по комнате и, каждый раз проходя мимо портрета, кидал на него ненавидящий взгляд. Крики Элейн становились все громче и отчаянней, а раздражение Бертрана все сильней. В конце концов, не выдержав больше всего этого, он выбежал из своего кабинета и помчался прямо по коридору в сторону спальни. Он был готов ворваться с проклятиями в адрес жены, чтобы она прекратила кричать, что это его выводит из себя, но не успел он открыть дверь, как все стихло. Гроза за окном прекратилась, стоны стихли, и появился совершенно новый звук, которого Бертран до этого никогда не слышал. Это было словно звон хрусталя, звук новой жизни, звук, возвещающий о том, что Бертран стал отцом. Все присутствующие в комнате, доктор, акушерки, прислуга, все замерли от удивления. Но Бертран их не замечал, он видел лишь это крошечное создание с маленькими ручками, маленькими ножками и такими большими, бездонными, голубыми глазами, точно чистое озеро. Вновь он ощутил то чувство, которое он испытывал по крупицам собирая свой шедевр, только на этот раз шедевр смотрел на него с такой лаской и любовью, тянул свои крохотные пальчики к его лицу. Сердце Бертрана сжалось от счастья, умиления и одновременно от горя, когда он увидел измученное, но все еще прекрасное лицо своей жены. И как бы не хотел Бертран повернуть все назад, уже ничего исправить было нельзя. Он так и не смог сказать спасибо ей за дочь, не смог сказать, что по-настоящему все это время любил только ее, просто гордыня и алчность не давали ему этого разглядеть.
Картину, которая принесла его семье столько страданий, Бертран продал человеку, который был готов безвозмездно отдавать свою любовь, не надеясь, что когда-нибудь она станет взаимной. Свою же дочь Бертран увез подальше от этого дома, от этого города, от этих воспоминаний. Увез в место, где нарисовал главную картину своей жизни – портрет своей любимой жены.