О силе печатного слова.

Василий Иванович Швах тоскливо поглядел на крюк, перекрестился и стал забираться на стул. Восхождение было нелёгким, ибо разум ну совершенно не желал соглашаться с тем, что скоро тело, которое он столько лет контролировал и которым с переменным успехом управлял (Василий Иванович вспомнил свой ночной энурез и смущённо покраснел) станет просто куском мяса. Мёртвым куском мяса.
Руки тряслись, нога соскальзывала со стула, липкий противный пот заливал глаза. Было душно и зябко одновременно. “Ну прямо на гору лезу, словло скалолаз какой” – представилось Висилию Ивановичу. Верёвка, висящая на правом плече, лишь дополняла образ. Наконец неприступный стул был взят, и Швах, поднявшись во весь рост (ноги при этом продолжали трястись, словно жили своей, отдельной жизнью и хозяину не подчинялись), снова тоскливо посмотрел на крюк. Надо сказать, что крюк этот раньше служил цели сугубо мирной и полезной – на нём висела лампа, освещавшая спальную комнату. Да и стул не всегда был эшафотом: в прошлой жизни он лишь услужливо давал пристанище…ну, пятой точке, если быть вежливым. Но теперь всё изменилось, и предметы, бывшие некогда образцом миролюбия, превратились в инстументы для самоказнения.
“Ну а зачем, зачем теперь жить? К чему всё это? К чему? Институт, матфак, аспирантура, диссертация. К чему всё это, мать вашу? Все годы, вся жизнь насмарку, зазря, коту под хвост” – по щеке Василия Ивановича скатилась непрошенная слеза, и он украдкой, словно кто-то мог увидеть его мимолётную слабость, смахнул её. “И зачем я только эту проклятущую газетёнку вообще читал? Никогда ведь такую желтятину не покупал, а тут на тебе – потратился зачем-то. Впрочем….не купил бы – не узнал правду. Истину не узнал бы. Так бы и жил дальше в неведении, был бы дураком, пусть даже и сам того не сознавая. Нет, не зря купил, всё правильно сделал, и спасибо этой газетке говорю. C-П-А-С-И-Б-О.  Ладно, хватит рассусоливать, решил – сделаю. Не место мне на земле, если газета жёлтая умнее меня, профессора-математика”.
Не желая больше медлить, Василий Иванович твёрдыми на удивления руками привязал верёвку к крюку, надел петлю на шею, грамотно расположил узел сбоку, глубоко вздохнул и толкнул стул ногами.
Несколько минут спустя, когда конвульсии прекратились, тело, перестав вращаться, остановилось в таком положении, что мёртвый взгляд профессора сосредоточился в одной точке. Это была последняя страница какой-то газеты, где были напечатаны анекдоты. Один из них был жирно обведён маркером, и рядом было пририсовано три больших восклицательных знака.
Это был старенькая, всем известная шутка про бульонные кубики, которые на самом деле никакие и не кубики вовсе, а самые настоящие параллелепипеды.