Ольга Дернова (Москва)
Елена Соснина (Нью-Йорк)
Светлана Аркадьева (Москва)
Александр Фридман (Москва)
Александр Сидоров (Фима Жиганец) (Ростов-на-Дону)

Поздравляем победителей и желаем им в наступающем году новых творческих побед.
=====================================

Ольга Дернова
Родилась и живет в Москве.
Закончила МГПУ по специальности учитель истории, потом – Высшие библиотечные курсы при РГБ. Библиограф, работает в ГПИБ. В 2002 г. году попала в лонг-лист всероссийской премии "Дебют".

До второго пришествия
А. Б.

Ожидай до второго пришествия страшной зимы,
одевайся теплее и горло мохером укутай.
Запасайся свечами, ножом и мотками тесьмы.
Не забудь: холодает на улице с каждой минутой.
Все синоптики скажут, что не было стужи лютей,
и недельный запас алкоголя практически выпит.
А потом оборвёт провода и не станет путей,
на которые б мы уповали при бегстве в Египет.
В эти дни, разметавшие нас по медвежьим углам,
увидав, что последняя птица упала, как камень,
мы напишем друг другу, невзгоды деля пополам,
на бумаге покрепче - пускай это будет пергамент.
Мы напишем друг другу: "Легко голодать в темноте.
Пью растопленный снег - благо снега в округе цистерна.
Все страдают и злятся, но снова я где-то в хвосте.
Я тебя обожаю, и это единственно верно".
И, возможно, Господь, придавив небесами холмы,
расшифрует постскриптум при свете былого востока:
"Ожидай до второго пришествия лютой зимы...
И меня ожидай - по прошествии этого срока".

Несколько лет назад

Перекованный голос пробовал соловей,
на тропе иногда попадались встречные.
Даже здесь, в окруженье зелёных лесных ветвей,
нам мерещились звёзды пятиконечные.

Даже здесь овраг живого укрыл и спас,
а ручей печально обмыл лежачего.
День Победы опять выходил из нас,
как сказуемое из подлежащего.

Он пронизывал нас, как штык, и была горька
эта рана. Но, плача от умиления,
говорила мама, что там, на конце штыка,
хватит места ещё для целого поколения…

Предвосхищая события

Так долго во мраке стояла она,
что стали видны за квадратом окна
закрытые универмаги;
что сплошь обделённые светом дома
казались горами, а штор бахрома -
полосками белой бумаги.

Так долго, плечами слегка поводя,
следила за шествием злого дождя,
который карнизы мутузил,
что вяло обвис, растрепался и лёг
на плечи, как рано увядший цветок,
причёски таинственный узел.

Такой отчуждённой и тихой была,
что выдох и вздох не мутили стекла,
как будто преграда исчезла.
Так прямо стояла, почти не дыша,
что, можно подумать, не тень, а душа
сверлила затылок из кресла.

Так сильно наследник её волновал,
что даже лица проступивший овал,
очерченный собственным светом,
отбрасывал блики на стол и плиту…
Она прижимала ладонь к животу,
не подозревая об этом.

*   *   *

Можно город по-разному мерить: сужая круги,
обходить по периметру, или домчаться с окраин
по прямой, на попутке, - но, даже считая шаги,
обмануться с ответом, кто в городе этом хозяин.
Гармонисты у станций метро, продавцы шаурмы,
алкаши в чебуречной, любовники в тёплой постели...

И проходит вода сквозь туманные фильтры зимы,
и на вкус отдаёт снегопадом грядущей недели.
Город грязен и снежен. И мы попадаем впросак,
не увидев во мгле очертаний знакомого сквера.
И ледышка ладони вжимается крепче в обшлаг
рукава, где в подкладке лежат результаты обмера.

Русло
А. Б.

Наблюдаю с лоджии, что ни день,
превращенье города в род курорта.
Даст господь - увижу и как дождей
пролетит когорта,
оставляя пятнышки на песке
и листве, которой последний устлан.
И тропа, сворачивая к реке,
обернётся руслом.
Позади опустится летний шквал,
придавая городу вид руины.
Впереди - взметнётся защитный вал
из листвы и глины.
И на миг покажется - лишь на миг, -
что, сжимая наши тела до хруста,
нас ломает весь обозлённый мир
на манер Прокруста.
Тяжело наваливаясь на нас,
это мир над нами творит расправу.
Это он меня загоняет в паз,
в колею, в канаву.
Это он присвоил себе грозу,
чтобы я до нитки последней вымок.
Это он куражится там, в лесу,
от Москвы до Химок.
Только, призрак жалобы прочь гоня,
я в итоге выясню, как ни грустно,
что, куда б ни вытеснил мир меня,
там и будет русло.
Мы течём, лавируя между ям,
по такому руслу, с каким связались.
Но зато - по спаренным колеям,
остальным на зависть.
Набираем силу, кипим ключом,
поминутно кличем друг друга: "пой мне!"
...И, сливаясь, мирно бежим ручьём
по летейской пойме.

Библиотека осенью
Н. Охотниковой

В немытых стёклах бледное лицо,
на улице казавшееся смуглым,
поверх томов взирает на крыльцо...

Раздолье эльфам, оборотням, муглам -
из новой мифологии. Петля
из паутинки держится на ветке,
утратив паука. И тополя
уже стоят в оранжевой подсветке.

В наглядности пейзажу за окном
не отказать. Пора принять на веру,
что осень одиноким бегуном
трусит по зазевавшемуся скверу,
среди автомашин, наперебой
сигналящих - взамен старинных горнов...

И отвернуться, штору за собой
(хотя бы только мысленно) задёрнув.

============================================

Елена Соснина
Родилась в Хабаровском крае.
Публикации: сборник "Одним файлом" (издательство Seagull press, Балтимор), альманах "Транзит" (Челябинск), журналы: "Чайка" (Seagull magazine), "РЕЦ" (Калининград),  "Сетевая поэзия", "Вечерний Гондольер", "Настоящее время" (Рига) и др.
В 2004 году стала Лауреатом конкурса Литер.ру.
Член МАПП (Международная ассоциация писателей и публицистов).
В настоящее время проживает в Нью-Йорке, США.

Нью-Йорк - Хабаровск

Хрусталями уложено плотно амурское русло.
Занимается мама опять утеплением окон.
Я всегда остаюсь для тебя неделимой и русской,
Я всегда остаюсь для тебя невозможно далёкой,
Край молочных берёз и загадочных, дымчатых сопок!
Край надменных утёсов и ветра неистовой силы!
Как мне хочется плыть над землёй в самолёте к востоку,
Чтобы медленно выйти в твою сумасшедшую зиму!

Хоть Восток мне милее, но Запад совсем не обуза -
Есть и мне уголок в недоверчивом сердце Нью-Йорка.
Но везде об одном голосят ой! морозы и блюзы -
Это крик неприкаянных душ в одиноких каморках.
Мне теперь на земле никогда не бывает покоя,
Я смотрю в облака и дышу по космическим ритмам.
И неважно, какие деревья шумят в заоконье, -
Мне лишь только бы жить, не коверкая лучшей молитвы.

Куролестница

это МАРТ. это мантра. мечтательный слог.
это смятые солнцем тартинки сугробов.

супер-март. супермаркет. гранатовый сок.
я радирую всем, что жива и здорова!

это март. это парк. разнобойкий нью-йорк,
это мэр по цветочной фамилии блумберг,

это белок и крыс настороженный юрк!
это бедный колумб, прикорнувший на клумбе.

this is Маrch. месяц-мачо. мы вычудим матч -
кто из нас сельдерее, кудесней, бодрее...

ты во вторник, восьмого, мне встречу назначь
на восьмой авеню у сердитых деревьев.

на восьмой авеню мы возьмём по коню,
понесёмся наверх, в подвенечное небо

и ворвёмся с тобою по самое ню
в лежебокое облако полное неги.

а потом мы в потёмках вернёмся домой,
заплетёмся в перпетум-мобильные сети...

ты был рядом со мной прошлогодней зимой,
будешь рядом со мною и будущим летом.

***

Плыву по волнам листохруста
На парусах своей любви.
Как ненамысленно и пусто
Опять в районе головы!

Но милосердце жжёт с изнанки,
И я пускаюсь в листопляс,
А на скамьях американки
Сидят, звеня и пуделясь.

Помолвка

вот насуббоченые люди
пируют в трюме заведенья.
нажим ножей, дрожанье блюдец
и раскошелест дребеденег.
припрыжка вышколенных клавиш.
и пианиста бледный овощ...

хочу я вырваться из лапищ
ночных гогочущих чудовищ!

ведь нам с тобою шум не нужен.
уйдём из трюма вверх по трапу,
где скроют наше двоедушье
поля ночной широкошляпы.

Лето-графия

лето. и небо - большое, красивое.
лето. и небо - высокое, синее.
эхо эпохи барокко за окнами -
пышно и зелено. губы разомкнуты -
вновь загорелые, крепкие, сильные
яни целуются с инями.

мы убежим из огромного города,
сложим горящие головы-головни
к белым холодным туманам Лонг-Айленда.
станешь большим ты, а я стану маленькой.
нам полуночного, млечного, голого
неба достанется поровну.

крепче возьми да прижми к полуострову!
кадрами станем - прозрачными, плоскими,
мною отснятыми в тихом Саг-Харборе,
где корабли собираются в таборы,
где молодыми, морскими, неброскими
дно пересыпано звёздами...

Алло, Москва!

От знакомого философа никаких вестей,
Но мне привиделось в хрустальном шаре -
Москва, день рождения, много гостей.
Питерцы, хабаровчане, рижане...
Нетрезвому гостю предлагают заночевать.
Он сидит на диване - разомлевшеий и розовый...
"Куда ж на ночь глядя?" - стелет ему кровать
Красивая подруга философа.
Потом хозяин с гостем, покуривая, говорят
Об искривлённом пространстве, о бестелесности времени...
Рядом моет чашки, ставит их в ряд
Рыжая женщина от философа беременная.
Шар мутнеет, и я звоню:
- Алло, Москва!
Как дела?
Тебе мои поздравления!

Отвечает философ, (пьян в дрова):
- Почему же так получилось, Елена?

- Потому что в те времена, когда
Мы безмятежно жизнь транжирили,
Ты не звал к себе насовсем, навсегда,
А ходил по лесам,
Одухотворённый и обезжиренный.
До свиданья, будущий отец и муж,
Рада за тебя.

( Трубку аккуратно повесила).

Мы с философом состоим в родстве душ,
А для этого не обязательно жить вместе.

==========================================

Светлана Аркадьева
Родилась и живет в Москве, окончила Московский Государственный Технический Университет МАМИ по специальности технология машиностроения. Работала инженером-конструктором на предприятиях и в конструкторских бюро Москвы. Занимается бизнесом.
Публиковалась в журналах, альманахах, автор нескольких сборников стихов.

Сельская осень

Приплыли. Тонет в луже дом культуры.
Ползут сараи. (Приняли на грудь).
Берёза, как деталь архитектуры,
Кривой рукою кажет Светлый Путь.

Всё осень: нет приёма против лома.
Возможен транспорт только гужевой.
А Ленин посреди металлолома
По-прежнему мечтает, как живой.

Старуха ставит жёлтые заплаты
Дождём на протекающий карниз.
«Бег времени похож на эскалатор,
Но не на тот, что – вверх, на тот, что – вниз, -

В душе всё больше образов нездешних, -
Москву наверно белит первый снег».
В саду осиротевшие скворечни
Прозрачно намекают на побег.

Дождь – скульптор на селе: врастает в глину
Прохожий…
Жгу листву, как жгут мосты.
Лишь крыши, точно кошки, выгнув спину,
Трубою держат серые хвосты.

Есть жизнь ещё в груди китайской вазы:
Хрустально-белый танец хризантем.
И в точке леденящего экстаза,
В смертельной схватке ветра и антенн

Рождение тоски и бездорожья.
Кирза на каждый день – не моветон.
А может, города есть кара божья?
…Скорбит земля, залитая в бетон,
По зернам

Когда я пала в неравной битве

Когда я пала в неравной битве,
В глаза-бойницы, смеясь, смотрела,
Сказал, - вернёшься ещё за бритвой, -
Я жду рассвета, как ждут расстрела.

Я ждать устала примерно в восемь:
Казалось, небо в слезах утонет,
А ближе к ночи явилась осень,
Залезла в душу погреть ладони.

И нет спасенья от этих ушлых,
Чужих и грязных осенних листьев,
Когда так просто влезают в душу,
Потом её же сжигают в письмах.

И нет спасенья во всей Вселенной,
Во всей Вселенной – война песчинок!
Ты вырвешь сердце живьём у пленной, -
Опять докажешь, что ты мужчина.

Серёжки выронив  в лугах… (из психонавтики)

Серёжки выронив в лугах
И сняв сандалии,
Ловлю чутьём: где вьёт Яга
Дымок сандаловый.

Где кот мышкует по скирдам
В обнимку с месяцем,
Где мутной нечисти орда
По зыбям бесится.

Готово зелье из вина, -
Чай крепло слухами.
Народу всласть поизвела, -
Ух, филин ухает!

Полёт прозрачен, как слюда,
Храним пологами
Лесов. Узнала по следам:
Ждёт милый в логове.

Я отпускаю тетиву, -
И ливень стрелами.
Как изловчилась пить во рву
С листа опрелого.

В кровь полосует брюхо мгле
Косою молнией.
Рассвет сквозь рану заалел. -
Проснись же, больно мне. 

Демисезонный китч

Лезвием дождя выбриты газоны,
Слёзы льют зонты – китч демисезонный,
Тонет «я вернусь» в городских Бермудах,

Солнце где-то там, на горбах верблюдов…

Вымок и пропал мой проект вселенной,
Вечность замерла серым гобеленом,
Неба простыня стала тусклым бытом,

Счастье где-то там, в зеркале разбитом…

Город-океан с пятнами бензина,
Я о берег бьюсь раненным дельфином,
Прячут этажи боль в отвесных скалах,

Больно где-то там, где тебя не стало…

Буквы-маяки вдоль подводных станций,
Сумрак лёг на курс призраком - голландцем,
Ветер – капитан рвёт с деревьев лычки,

Любят где-то там, в сказках и кавычках…

В тонких кружевах мёрзнут руки вишен,
Холод на Москву выдохнул Всевышний,
Я спешу к теплу, к телу… батареи,

Бьётся где-то там, в левом подреберье

Лето….

Впечатление от жизни

В который раз смешно почти
Украсить жизнь любовной раной.
Тупят насмешливо романы:
« Возьми же, чёрт возьми, прочти,
Всё это есть на пыльной полке!»
… Но жизнь стремится на осколки.

Зрачки разбившихся зеркал
Кровят с ладони острым взглядом,
Ночь зацветает звездопадом,
Но боль растёт из узелка,
Связавшего дневные раны.
А в небе всё чужие страны.

В извечной упряжи Возничий
Шестёрку звёзд по кругу гонит.
Так запылили Млечный кони,
Что в мире нет уже различий
Меж ширью космоса и смертью,
А жизнь всё шлёт счета в конверте.

Красива и самодовольна.
Она, из хрупкого стекла
С небес по памяти стекла
На Землю. Кожей белоствольной
Срослась. Вошла в колокола,
И новым светом зеркала

Окутала. В ней есть кураж
Опять дожить до самой смерти.
Готовьте сковородку, черти.
Уж вам, не знать ли: жизнь – мираж
Цветной меж истиной и ложью,
И жизнь без смерти невозможна.

То и другое – просто слизь.
Пусть смерть глупа, случайна, скверна,
А жизнь, как Бог, закономерна,
Но всё ж насильственна…
Акстись!
Живи пока и будь довольна,
И чувствуй, жизнь, как это больно.

И тянет жизнь своей уздой
Земля с отверстыми устами.
Вновь нашим прахом прирастает,
Чтоб стать когда-нибудь звездой.
И смысл всего не в этом ли? –
Растить, растить бока Земли.

Но Бог не я, а оптимист.
Он снова о любви талдычит.
Любить и мучиться – обычай
Есть на Земле. Как путь тернист
У Богастрастногомужчины:
Любовь и жизнь неизлечимы
Смертью.

Пастель

В небо превратилась бирюза,
Рву разлуки дни и километры
И… ловлю твой взгляд, как флюгер ветры, -

У любви красивые глаза.

Пашня ждёт. Целуются грачи.
По тебе иссохну родниками.
Ночь приколет к платью лунный камень.

У любви дыхание свечи.

Лето вышьет тысячи рубах,
Пряди трав сплетутся в арабески,
НА воду нашепчут перелески.

От любви усталость на губах.

Счастье, как бессовестно ты врёшь!
Головы цветов летят к порогу,
Смотрит мать растерянно и строго.

У любви на тонких веках дрожь.

К осени написана пастель,
В раму сжато время и пространство,
Не вернётся прошлое из странствий.

У любви не тронута постель.

===============================

Александр Фридман
Родился в 1982 г. в Москве, где и обитает по сей день.
Занимается бизнесом в сфере услуг.

Непротивление перу

Кругом духовный неуют,
Ошибок море за плечами,
А графоманы водку пьют
И муз насилуют ночами.

Моя же - снова на сносях
(Уже не скрыть – девятый месяц).
А муз умчался на рысях.
Такой у нас крутой замесец…

Призналась муза, что родит
Не от него, спросив: «Позволишь?»
А муз был даже не сердит,
Слегка обиделся всего лишь...

Теперь она живёт со мной,
Роди’лась дочь, и стала муза
Совсем простой, совсем земной.
Но муза - это не обуза.

Люблю смотреть в её глаза,
Себя в них видя, идиота…
«Лозе не колет глаз лоза»,
Как написал когда-то кто-то.

И у меня сомнений нет
(Я к ним не склонен по натуре),
Что мой глубокий чёткий след
Ещё найдут в литературе.

Слова в строфу я соберу,
Создав духовное пространство…
Непротивление перу
Ещё не значит «графоманство».

Life surfing

В башке моей сплошная муть
И мчатся мысли вереницей.
Откуда мне пуститься в путь?
Что сделать Стартовой страницей?

Мечтаю я, надев пальто,
Уйти туда, где ночи сладки.
Хочу найти я место то,
Добавить чтоб его в Закладки.

Непостижима как бревно
И недоступна как Даная
Лежишь ты в Избранном давно,
А я живу, о том не зная.

Но если сердце заболит,
Неловкость пальцев тренируя,
То смелым Ctrl – Alt – Delete
Игру нелепую прерву я.

Пора окончить этот путь,
Очистив голову от мути.
Хотя не понял я, в чём суть,
Но это не меняет сути.

Любовь глупа как Интернет,
И коротка, как провод мыши.
В ногах и вправду правды нет.
А впрочем, «нет её и выше»...

Пятое евангелие

К чему духовные уроки,
Когда даны в разгадку тайн
Псалмы в формате kаrаоkе
И откровения on-line?..

Я не поэт и не философ.
По правде, мне врубаться в лом
И в пароксизмы парадоксов,
И в парафразы аксиом.

Кончай, мой друг, играть паяца,
И намотай себе на уд,
Что очень глупо доверяться
Евангелиям от иуд.

Один из них тогда похоже
Шептал поэту, как шаман:
«Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман».

Опасно истину беречь, но
Попытки всякие важны.
Число апостолов конечно,
Навряд ли новые нужны.

А значит, надо быть на стрёме,
Не отвлекаясь на шумы,
И не давать писать Ерёме
Евангелие от Фомы...

Ут ров де рев не

Лягушка нас будила кваком,
Но вдруг сегодня на заре
Она внезапно стала раком
И громко свищет на горе.

А в небе, ясном, как поляна,
Кружит задумчиво орёл.
Внизу старик, проснувшись рано,
К ближайшей станции побрёл...

Поэт (в девичестве – Сапожник)
Скроил нехилый мадригал.
Заезжий витебский художник
В сторонке молча прошагал...

Пацан (Кабанова племянник)
Рвёт в огороде бузину,
А кнут, покусывая пряник,
Ворчит угрюмо: «ну и ну»...

На смерть поэтов

Устав от гнусных пируэтов
Настырно тянется рука
Писать стихи «На смерть поэтов»,
Но нету поводов пока.

Люблю смотреть, как умирают
Не дети, нет, а те из нас,
Кто бодро рифмами играют
И резво лезут на Парнас.

Но срок для каждого настанет
Стихи замаливать в бреду.
Давно пора! На них креста нет!
Удел таких – гореть в аду.

Читаю новости и вижу,
Что мне опять не повезло:
Из тех, кого я ненавижу, -
Никто не умер, как назло.

Поэты злы, коварны, лживы,
И сеют распри и вражду,
Но все, увы, бесстыдно живы.
А впрочем, ладно. Подожду...

Верлен и Есенин

Лишил меня вопрос покоя:
Допустим, был бы я поэт,
Равняться стал бы на кого я?
На чей молился бы портрет?

Быть может, это наш Есенин,
А, может, ихний Поль Верлен?
Чей труд с годами обесценен,
Или по-прежнему нетленн?

И вдруг один – великий гений,
Другой – ничтожный лицемер?
Тут повод есть для размышлений:
С кого я должен брать пример?

Жужжала муха перед носом.
Летела бабочка на свет.
Я долго думал над вопросом,
Но смог найти простой ответ:

Возможно, жил бы я фривольно,
Однако вряд ли был бы гей.
Писать, быть может, стал как Поль, но
Любил бы женщин, как Сергей!

================================

Александр Сидоров
Родился в 1956 г. в Ростов-на-Дону, там же и проживает.
Поэт, филолог, журналист, автор 12 книг, в том числе – сборника иронической поэзии «Издранное»  (Ростов, «Феникс», 1999). Публиковался во многих сборниках, в журнале МГО Москвы «Московский вестник», в периодических изданиях, в т. ч. «Северный Кавказ», «Наше время», «Литературная газета» и т.д.
Известен также под псевдонимом «Фима Жиганец» - автор книг "Словарь блатного и лагерного жаргона. Южная феня", "Мой дядя, падло, вор в законе... Классическая поэзия в блатных переводах" (1995), "Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности в Советской России", два тома (1999) и др.

БАЛЛАДА О ДРАНОЙ ДУШЕ

А всё случится так наверняка
(Сценарий немудрён и неизбежен):
Господь проснётся, выпьет молока,
Вкусит того, что сам послал себе же,

Раскрывши пыльный кондуит в раю,
Скользнувши взором мимо всяких прочих
И ткнувши перст в фамилию мою,
В графе о смерти Бог заполнит прочерк.

Как из бутыли сказочный колдун,
Измученный, помятый и усталый,
В две тысячи нечёсаном году
Душа взлетит, освобождая тару,

И тело, словно надувной матрас,
В который ненароком ткнули вилкой,
Скукожится – и Богу всё отдаст,
Как малышу - его свинья-копилка.

Всё-всё отдаст: несбывшиеся сны,
Блуждания по дебрям книжных знаков,
Тяжёлый крест всегда любить иных,
А не безмозглых кукол Пастернака;

Всё изрыгнёт гнилое естество:
Мой страх, мои смешные суеверья,
Мои припадки счастья – оттого,
Что горлица изящно чистит перья,

Впорхнув в моё раскрытое окно
И сев на бюст поэта Шакспеара…
Всё, что трагично было и смешно,
Уйдёт из жизни, как и не бывало.

Но Тот, кто Божий промысел вершит,
В срок подошедший обнажая жало, -
К хвосту моей ободранной души
Привяжет всё, что ей принадлежало.

И в бездну неба от земных невзгод
Ночной порою или спозаранок
Душа рванёт, как ошалевший кот
Со связкою пустых консервных банок.

Она задаст такого стрекоча,
Что заглушит унылый хор стенаний,
О встречные кометы грохоча
Жестянками моих воспоминаний.

И ключника едва не сбивши с ног,
Душа ворвётся в щель меж райских створок,
И нА руки её поймает Бог,
И строго вопросит: «Пошто так скоро?

Пошто ты учинила кутерьму,
По космосу грехами тарахтела?
Ведь ежели раскинуть по уму,
Тебя бы – в пекло прямиком из тела».

Потом потреплет душу за ушкО
И вымолвит: «Считай, что пофартило;
Мурлычь, лакай парное молочко…
Небось, не Гитлер. Чай, не Чикатило».

МГНОВЕНИЯ

И узрел я крылатого Джабраила; и кивнул Джабраил мне
рассеянно, как умудрённый хаджи бредущему мимо дервишу.
И вошёл я в смерть, и началось время смерти.
Аль-Шукир ибн Содир ас-Сиддик
***

Словно лев, одряхлевший в неволе,
Хищной памятью все мы храним
Юных лет изумрудное поле
И звенящее солнце над ним.

Что мы помним? фрагменты, детали...
Только целого нам не вернут.
Почему мы часов не считали,
Почему не жалели минут?

Как мы верили в мудрые книги,
Как усердно скрипели пером!
И неслись наши миги, как МИГи,
На далёкий свой аэродром.

а в эти мгновения
мы с сонными снобами
жевали склонения
хрустели основами
и лопали ложками
премудрость стилистики
а буковки блошками
скакали на листики

Юность, как мезозойская эра:
Сладкой патокой время текло;
И жила в нас наивная вера,
Будто время - добро, а не зло.

И для скромника, и для нахала
Плыли медленно дни и года;
Нежно молодость нас колыхала,
Как карасика в банке - вода,

И гудели медовые пчёлки,
И тепло ворковал голубок...
Мы не знали, что счётчик защёлкал
И мотает секунды в клубок.

а в эти мгновения
с прилежными клушами
о сумрачном гении
мы лекцию слушали
немного туманную
слегка монотонную
про жизнь его манную
про жизнь его томную

Хватит Вечности всем для ночлега;
Я ещё не готов - а пора б.
Жизнь - всего лишь большая телега,
Как сказал наш Великий Арап.

И мелькают весёлые спицы,
И мелькают вдоль тракта огни,
И вспорхнули испуганно птицы,
Упорхнули испуганно дни,

Пролетели мосты и заставы -
И в ночи мы остались одне...
Жить и жить бы; а я уже - старый,
В неприветной, глухой стороне.

но в эти мгновения
паду на колени я
сойдёт просветление
уйдут сожаления
что вытоптал годы я
как Трою данайцы:
смерть - пахнет свободою!
Так пусть начинается.

***

Когда нам Бог прочтёт свои стихи,
прикладывая их, как лопухи
к разодранным локтям, к саднящим душам, -
рыдания на Бога мы обрушим.

Обрушат слёз клокочущие лавы
несчастные питомцы хлипкой славы,
земной любви убогие вампиры:
гомеры, данте, шиллеры, шекспиры…

Сияньем слов Небесных ослепляем,
на спице Божьей жалким баттерфляем
затрепещу и я, во время оно
пытавшийся сойти за махаона.

И лишь Арап растянет рот пошире:
«Так значит, не горячка; а грешили.
Генварь, мороз, в груди кусок металла…
Я думал, это Смерть стихи читала».

***

Из рифмы выйду, тихо дверь прикрою,
И на крыльце накатит в тоску-печаль…

Там, недалече, греки топчут Трою,
куда-то тащит Моцарт скрыпача,

трусцой на зАмок прёт Бирнамский лес;
весь в бусах, черномаз и размалёван,
по Питеру с копьём наперевес
бежит зулус и кличет Гумилёва;

Илья сшибает наземь свистуна,
Давид поёт псалмы царю седому,
а облако летит к родному дому:
штандартенфюрер, ин дер люфт – весна!

Нет правды на земле, бурчит Сальери,
а впрочем, выше – та же чешуя…
Я в рифму возвращаюсь; скрипнут двери –
и летопись окончена моя.

Народ безмолвствует. Он белый, как спина,
и, в принципе, ему по барабану.

КОРОЧЕ, ПРЫНЦ…

Поменьше пены, прынц, и не груби,
Не верещи: «To be or not to be?»,
Не тычь мне в нос ни черепом, ни шпагой.
В моей свинцовой северной стране
С кем биться, с кем кутить, до фени мне –
Что с прынцем, что с последним доходягой.

Среди паскудства, нищенства, дерьма
Я не сопьюсь и не сойду с ума,
А буду жить довольно и счастлИво.
Вот о Гекубе разве что всплакну
Да матернУ угрюмую весну
Холодного норманнского разлива.

Ты хочешь откровенно? Получи!
Мне всё здесь мило: жертвы, палачи,
Могильщики, калеки, душегубы,
Девицы, шлюхи, зАмок, скотный двор…
To be, мой прынц, и никакого or!
Да, если честно: что мне до Гекубы?