(быль)
- Опять она, - недовольно покачала головой кондуктор, увидев вошедшую в заднюю дверь троллейбуса пьяную, с синяками и ссадинами на лице женщину, одетую в помятую коричневую юбку и дырявую в нескольких местах бардовую кофту. – Ты меня, Райка, достала!
- Люся… мила… - та приложила ладонь к груди, - в последний раз, честное слово.
- Ты вчера то же самое говорила. Давай или плати, или выметайся, - и она направилась к вошедшей.
Та отпрянула.
- Ну, ради Бога, Люсенька, ни гроша… а на вокзал вот так нужно, - сморщившись, она провела ребром ладони по горлу.
- Бутылки собирать на опохмелку? Контролер войдет – шкуру с меня сдерет!
- Помилосердствуй, дорогая, больше не сяду, вот те крест! – И, перекрестившись, Раиса с таким отчаянием в глазах посмотрела на кондуктора, что та лишь махнула рукой.
- Век за тебя молиться буду, - женщина буквально рухнула на свободное место. Затем положила на колени свою потертую сумку и принялась в ней копаться.
Некоторые из пассажиров, войдя в троллейбус, хотели было сесть рядом с Раисой, но, присмотревшись, проходили дальше в салон. Та провожала их с ухмылкой…
А когда рядом с ней появились трое ребят, у каждого из которых в руке было по бутылке ''Клинского'', она привстала:
- Мальчики, миленькие, - глаза ее блеснули, - угостите пивком. Так страдаю! – И она сделала свой излюбленный жест – приложила к груди ладонь.
Те взглянули на нее и заулыбались:
- Синюшница…
- Ну, пожалуйста, оставьте хоть глоточек, - Раиса скорчила жалобную гримасу. И вдруг встрепенулась: - А я вам спляшу, хотите?
Она выскочила на заднюю площадку и, взвизгнув, пустилась вприсядку. Повалилась на ступеньки, снова поднялась и внезапно запела заливистым голосом:
- Во саду ли, в огороде
бегала милиция.
Задирайте, девки, юбки:
будет репетиция!..
Парни громко рассмеялись. Один из них захлопал в ладоши, а другой изловчился и прицепил сзади к воротнику ее кофты пустую пачку из-под сигарет. Женщина свистела, улюлюкала и время от времени вставляла в частушки крепкое словцо.
- Ну-ка сядь на место, иначе вылетишь отсюда как пробка! – крикнула кондуктор.
Та, тяжело дыша, подняла кверху ладони – мол, заканчиваю.
Ребята, продолжая улыбаться, направились к выходу; и один из них со словами ''Майя Плисецкая'' сунул Раисе в руку бутылку с остатками пива.
- Мне б годков десять скинуть, - бросила она им вдогонку, - я бы вам не такое сбацала!..
И присосалась к бутылке, словно младенец к соске… Затем вытерла ладонью губы и, шатаясь, медленно побрела по салону, окидывая взглядом пассажиров.
Подсела к мужчине в темно-сером костюме с галстуком.
- Вы не одолжите мне червончик? Ради Христа, очень нужно… - и, увидев, с каким отвращением тот взглянул на нее, пролепетала: - ну, хоть сигареткой угостите…
Мужчина отвернулся, процедив сквозь зубы:
- И это женщина… Ни стыда, ни совести…
- А? – не расслышала Раиса. И, глубоко вздохнув, проговорила: - Я ведь тоже такой могла быть, интеллигентной, - махнув рукой, она прыснула со смеху… Затем успокоилась и продолжила: - Учительшей готовилась стать в начальных классах, детишек любила до ужаса! Порой до полуночи за учебниками сидела – к сессии в нашем Пединституте готовилась. Мама иногда как крикнет: '' Гаси свет, мне завтра на работу к семи утра!'' Мы с ней тогда в коммуналке жили, ох и бе-едно! Она лаборантшей была в ''Красном Кресте'', в анализах копалась. Бывало, одни сухари с ней грызли да сладкой водичкой запивали… А тут я с Эрвином познакомилась – это племянник нашего декана, его родители еще при Брежневе на Запад сбежали… Так мама знаете как загорелась: ''Давай охмури его, - говорит, - может, он тебя в свою Норвегию вытащит!''
И точно. С полгода мы с ним по кино да кафе потыркались, помиловались; и однажды он мне так смущенно говорит: ''Рая, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Родителям уже написал, они согласны нас с тобой принять…''
У меня от этих его слов аж дыхание перехватило. Да и не мудрено – из нашей нищеты вырваться. А уж за такого парня выйти – умного, непьющего – было верхом мечты любой девчонки!
Стала летать к Эрвину на свидания как на крыльях… Но однажды чую – на соленое меня потянуло… Бегом в женскую консультацию. И верно – ''залетела''! Обрадовалась! Даже начала вязать для малыша носочки, погремушку купила… А когда Эрвину об этом сказала, он так и взбесился: ''Ты что, - говорит мне, - с ума спятила? Нам с тобой еще нужно выучиться, получить хорошую работу… Да и просто пожить в свое удовольствие, мы ведь не старики!.. В конце концов я просто морально не готов именно сейчас стать отцом…''
Долго уговаривал ''прервать беременность''; даже намекал, что уедет к себе один. Это меня и доконало – испугалась упустить свое счастье.
Раиса вздохнула.
- Хотела найти врача у нас, - она стала нервно теребить сумку, - а Эрвин говорит: ''Не смей. Здесь одни кустари, весь живот тебе изрежут. Приедем к нам – все сделаем по-человечески…''
Ну, а пока свадьба, оформление загранпаспортов, переезд – я в их клинику уже на шестом месяце пришла. Вот с таким пузом, представляете? – Она показала руками. – Пришлось ''кесарево'' делать… Но зато вычистили аккуратно, без осложнений прошло. Одно слово – заграница!
И жизнь вроде бы как конфетка началась. Эрвин меня колечками да сережками задарил, платьев и костюмов накупил без счета; все к своим знакомым в гости водил, на смотрины, – я ведь в юности красавицей была! Все ахали, глядя на мои пухлые щечки и алые губки… А меня такая тоска взяла – хоть волком вой!
Однажды вечером заглянула в маленький шкапчик на кухне – а там несколько бутылок стоит. Взяла одну, со светло-коричневой жидкостью; на этикетке написано по-ихнему: ''Виски''. Откупорила, понюхала – фу-у, клопами воняет! Нос пальцами зажала и глотнула. Потеплело внутри, и вроде бы веселее на душе стало… Наутро опять… А после и пошло-поехало: французский коньяк, итальянский ром… Эрвин сначала меня ругал, после бить начал… И в конце концов дал мне пинком под зад – катись, мол, ''колбаской'', откуда явилась. Все вы, русские, говорит, – беспробудные алкаши…
Она надолго задумалась - видимо, вспоминая прошлое…
На конечной остановке мужчина в сером костюме встал. Раиса посторонилась; затем попыталась ему еще что-то сказать, но тот поспешил к выходу.
- Люсь, - обратилась она к кондуктору. Но та, перебирая бумаги в кабине водителя и что-то в них записывая, отмахнулась от нее, как от назойливой мухи…
И тут к ''синюшнице'' подошел неизвестно откуда взявшийся грязный щенок и несколько раз лизнул ее руку, свисавшую с сиденья.
Раиса вздрогнула и, улыбнувшись, погладила того по головке… Потом с грустью сказала:
- Знаешь, лохматый, я опять не смогу, грех ведь, - и из ее глаз потекли слезы, - почти каждый день сюда приезжаю… подхожу к березке на берегу Клязьмы (там такая тишина и благодать!), и все бестолку… Но с ней, - она показала щенку торчавший из сумки конец веревки, - намного легче. Когда знаешь наверняка, что в любой момент можешь накинуть ее на шею и… А иначе невмоготу, дружок, поверь. Иначе опять, уже в какой раз, вижу чистую, в кафеле, ''операционную'', улыбающихся медсестер… и ее… как мне говорили, ''бездушную массу'', которую очистили от плаценты и которая… внезапно запищала, словно цыпленок, и… потянула ко мне свои крохотные ручонки… - Раиса беззвучно заревела. – А мужик в белом халате сдавил ее горлышко… блестящими щипцами… Хруст был такой, что даже врачи сморщились!… - Она наспех вытерла глаза рукавом кофты и зашмыгала носом. – Со мной в палате одна баба лежала, Карина. Так она, сказывали, каждый год ''облегчалась'', ее уже вся больница знала. И ничего, после этих процедур веселая была. ''Мое, - говорит, - нутро, что хочу с ним, то и делаю''… Даже статистику вела – сколько пацанов в ''утиль'' отправила, а сколько девок… А я так и не узнала, кто у меня был, - сынок или доченька…
Она высморкалась, несколько минут сидела молча… Наконец, встала, взяла свою сумку и пустую бутылку из-под ''Клинского''.
- Пошли, доходяга, поищем чего поесть, - и направилась к выходу.
Щенок, виляя хвостиком, побежал за ней…